Человек устал. И художник в нем, который всегда побеждал усталость, на этот раз не может ему помочь.
Когда Охлопкова нет в театре, там все как будто сдвигается с мест. Кресла, стулья - не там. Не там висит Мейерхольд. Не там Маяковский. Не распахнуты двери. Нет толпы. Нет легкого бега «главного». Нет команд, как на корабле. И только висит портрет яростного, кудлатого Охлопкова начала 30-х годов. Актеры проходят мимо. И еще звучит под сводами громко, хрипловато:
«Я сегодня добрый, не мужчина, а облако в штанах!»
А через минуту: «Если не знаешь, что такое провалиться от неловкого слова, так лезь в оркестровую яму. Лезь. Теперь вылезай наверх. Вот это и значит - провалиться от ужаса. Теперь давай эпизод. Вот это точно!»
«Обнялись. Два друга. Что? Так встречаются друзья? Неужели? Это встретились случайные прохожие в трамвае. Да прыгай к нему на грудь. За шею хватай и коленки подогни, как обезьяна, чтобы уперлись ему в грудь. Не получается. Ну, пустите меня. А ну, прыгай на меня. Не бойся, не бойся, я ведь режиссер, я все выдержу».
Или: «Ты взяла покрывало, Медея. Не так. Оно жжет. Ты сама горишь. Вся запылала! Молодец».
И Козырева ждет этих репетиций, и Саша Лазарев ждет, и Мизери не знает, как быть без него такой же, как при нем, и Женя Лазарев, и Вера Орлова. Всем им он нужен: и Т. М. Карповой, и Л. Н. Свердлину, и М. И. Бабановой, и А. Я. Москалевой.